Журналист, сотрудник издательского дома «Буряад Yнэн» Александр Махачкеев комментирует содержание своей книги «Криминальная история Бурятии» со времён Чингисхана до наших дней, тесную взаимосвязь между экономическими проблемами и всплеском преступности, зарождение организованной преступности в советские времена, молодёжные группировки в позднем СССР, и другие темы.

– Когда я работал в газете «Информ Полис», то в 90-х и начале нулевых вёл там криминальную хронику. Приходилось часто ездить на места совершения преступлений – тогда министром МВД был Иван Игнатович Калашников, и система была достаточно открытой – я свободно ходил по кабинетам в МВД, и все оперативники были мне знакомы. Приходилось ездить и на разные рейды – конечно, у меня были знакомые не только среди сотрудников МВД, но и с той стороны баррикад. В итоге у меня накопился достаточно большой материал, и я уже начал подумывать о том, чтобы издать книгу о криминальной жизнь Бурятии девяностых – начала нулевых годов. Но, потом я углубился в историю, и в итоге в книге охватывается период со времён Чингисхана и до нефритовых войн в XXI веке.

– Как только появился человек, так появился и криминал – Каин убил своего брата Авеля. Во времена Средневековья и ранее буряты здесь жили родоплеменными группами, и чётко делились на «свой-чужой». Поэтому ограбить чужих, угнать табун, украсть красивых девушек или просто напасть, отобрав всё самое ценное, было само собой разумеющимся – фактически, шла война всех против всех.
Именно против этого и восстал Чингисхан, железной рукой наведший порядок и установивший закон Яса, по которому все преступления жестоко карались – за воровство отрубали руку, за кражу кота расстреливали из лука, и так далее. Новый порядок соблюдался беспрекословно – кто-то из европейских путешественников написал, что девственница может проехать одна по Монгольской империи от Чёрного до Жёлтого моря, и никто её не тронет. Но, когда эта прекрасная эпоха завершилась, опять начался раздрай и война всех против всех.

– У бурят существовало своё право, согласно которому совершивший кражу восстанавливал ущерб определённым количеством скота, были и физические наказания. Судьями в то время были самые уважаемые и авторитетные люди племени – старейшины, шаманы, вожди, и так далее. Если же преступление было совершено в отношении представителя другого рода, то эта ситуация регулировалась кровной местью – око за око, зуб за зуб. Согласно описанию кровной мести у западных бурят, которое сделал этнограф Петри, в первую очередь должны были убить убийцу, но, необязательно его родственников. Часто перемещения бурят, например, через Байкал были именно по криминальным причинам – кто-то кого-то убил, и, опасаясь кровной мести, мог с территории Прибайкалья перебраться в Забайкалье, или в обратном направлении.

– С приходом русских монополия на насилие перешла к российскому государству – самые тяжкие преступления начали рассматривать российские суды, но более мелкие преступления по-прежнему рассматривались родовым сообществом. На территорию Забайкалья российских власти отправляли ссыльных, которые, в том числе, работали на каторгах. Ссылали много уголовного контингента – воров, убийц и насильников, а политических ссыльных было не так много – таких, как декабристы, или участники польского восстания.

Уголовники часто убегали с каторги, и, в связи с этим, здесь был развит такой промысел, как «охотники за головами», потому что местные власти не имели достаточных полицейских сил, чтобы отлавливать беглецов. Кстати, песня «Бродяга к Байкалу подходит…» именно про те времена. За беглых каторжников в конце XIII – XIX веках объявлялось денежное вознаграждение, беглецы с Нерчинской каторги проходили через еравнинские и хоринские степи, где буряты их и ловили – каторжники боялись попадать к ним в руки, и старались далеко обходить бурятские улусы.

– В деревнях Бурятии процветала так называемая «бытовуха» – напьются, подерутся и зарежут друг друга – правда, это не касалось
семейских, у которых были очень строгие порядки – они ставили «позорные столбы», к которым привязывали пьяницу или вора, и все проходящие могли пинать или плевать на него. На бурят же очень благотворное влияние оказывала буддийская церковь, которая говорила о том, что не нужно убивать живые существа, и о том, что необходимо накапливать добродетель – в связи со всем этим самая низкая преступность была среди семейских, бурят и эвенков – последние были очень добродушные, жили в тайге и друг с другом встречались мало.

– Сохранился довольно богатый криминальный фольклор, которые записал наш известный этнограф Сергей Петрович Балдаев, и его сын, Данциг Балдаев оставил свой след в криминальной истории России. Есть знаменитая фотография, где он с заключёнными, которые все в татуировках стоят вокруг него. Данциг Бадлаев издал несколько книг, которые пользуются большой популярностью на всём постсоветском пространстве и переведены на Западе. Наколки, феня – он хорошо знал криминальную жизнь, поскольку сам был надзирателем, а его отец учёным, он также ещё в советское время начал изучать и описывать криминальное обычаи и традиции. А его отец, Сергей Петрович Балдаев в своё время записал дореволюционные воровские бурятские песни, где на бурятском языке описываются лихие подвиги скотокрадов и грабителей. То есть, криминал среди бурят был и до революции, и после установления Советской власти, и в военные, и в послевоенные годы.

– К сожалению, в советское время традиция ссылать сюда уголовный элемент сохранилась – на этом фоне очень сильно развилась система ГУЛАГ, и по сравнению с дореволюционным периодом мест заключения стало гораздо больше – на Стеколке и Батарейке – в советское время выше Горсада даже была остановка «Зона». На строительстве ПВЗ и авиазавода работало очень много заключённых, и после освобождения многие зеки оставались здесь, и на тех же Батарейке и Стеколке складывалась уголовная субкультура. У многих пацанов пальцы были в наколках, и эта субкультура коснулась и детей тогдашней советской элиты. Проспект Победы раньше назывался улица Папанина, и был полностью деревянным, а в склоне горы бездомные люди в довоенные, военные и послевоенные годы рыли землянки и жили в них. Такие же землянки были ниже остановки Геологическая над протокой Забока, и ниже тюрмы, на крутом берегу Селенги.

– О каком-либо воре в законе, который был бы бурятом по национальности, не известно, но у меня описана история о Василии Хонгорове – однокласснике Андрея Урупхеевича Модогоева (первый секретарь Бурятского обкома КПСС (1962—1984 – ред.). В 30-х годах Хонгоров сделал хорошую карьеру, был председателем колхоза, но потом его обвинили в панмонголизме, сняли и отправили в тюрьму. Жена без него умерла, сын тоже – осталась одна дочь, которую воспитали родственники. На зоне Хонгоров постепенно влился в ряды «чёрной масти» – он стал блатным. Василий был очень умным и великолепно играл в карты, а это умение очень ценится в том мире – однажды он даже отыграл жизнь своего земляка в Магадане. Выйдя, Хонгоров в основном совершал финансовые махинации – даже устраивался бухгалтером в одну контору в Иркутске. Однажды он пришёл с большим чемоданом денег в родную деревню Загатуй, но его тётка не захотела брать эти деньги, потому что считала его бездельником, который каждый раз из лагеря возвращался посвежевшим, как после курорта. После отказа родственницы брать «грязные» деньги, Хонгоров пошёл и раздал их по деревне. У Василия Хонгорова была кличка Орёл, и на всю грудь была татуировка орла. В 1953 году после бериевской амнистии к Орлу в деревню на чёрной машине приехали воры в законе из Одессы. Они предложили ему короноваться, но он отказался. Он сам себя называл авантюристом, никогда после тюрем не работал, и прожил довольно большую жизнь, умерев в возрасте уже за 70 лет в Тулуне Иркутской области.

– Война за нефрит была высшей стадией развития криминала в нашей республике, потому что нефрит принёс бешеные деньги, которые во многом не учитывались – потом Путин подписал указ о декриминализации этой отрасли. А до этого сколько было громких убийств – все они были связаны с переделом нефритового рынка – местный уголовный мир обращался наверх, чтобы там разруливали ситуацию – кто-то опирался на клан деда Хасана, другие – на противоборствующие ему кланы.

– Самый жестокий период в молодёжной среде Улан-Удэ был в послевоенные годы, потому что тогда была разруха и жизнь была очень тяжёлая. Владимир Бараев описывает в мемуарах, как он ходил в школу, и однажды утром увидел, как на Кирова лежали два парня – случилась поножовщина, и один истекал кровью, пытаясь ползти, а второй был зарезан. Массовые драки были зимой на льду Уды – Зауда против Батарейки, – начинались они с конфликтов детей, а потом уже подходили взрослые с дубинами. Потом, когда жизненный уровень у людей поднялся, всё пришло в более или менее нормальное русло, и с появлением чанков, хунхузов и прочих насилия становилось всё меньше, и меньше.