Митрополит Улан-Удэнский и Бурятский Савватий в программе «Большой повод» на радиостанции «Эхо Москвы» в Улан-Удэ рассказывает историю семьи православных священников в атеистическом СССР, а также комментирует взаимоотношения с государством, решение стать священником, становление и развитие митрополии в Бурятии, ход строительства кафедрального собора в Улан-Удэ, и другие темы.

Митрополит Савватий ответил на вопрос о своей семье: «Родился я в Чувашии, сам по национальности чуваш. Родился в семье священника, сейчас моему отцу уже 84 года, и он уже в течение более 60-ти лет является священником – с 1956 года. Сталин тогда уже умер, пришёл Хрущёв, и он пообещал показать последнего попа по телевизору в 1980 году. поэтому тогда делалось всё, чтобы священникам жилось несладко, и я с малых лет понимал, что я человек не такой, как все – почти что отщепенец. А с моим отцом получилось так - в голодные военные годы, когда моего дела забрали на фронт, отец вынужден был зарабатывать себе на хлеб, будучи ещё совсем ребёнком. И он прибился к церкви, где его кормили - вот так он потихонечку втянулся в церковную жизнь, а потом стал священником. В церкви он встретил и мою маму - свою будущую жену. А мой дедушка сгинул где-то под Смоленском, второй дед вернулся с войны инвалидом, и в 59 лет умер. И моя мама, и отец - оба из семей раскулаченных. Отец отслужил срочную службу, тогда служили три года, а забирали в армию раз в году, поэтому получилось, что он служил три года и восемь месяцев. После армии он стал сначала псаломщиком, а потом священником, и с тех пор он много-много лет служит».

По словам архиерея Русской православной церкви, он лет с четырёх-пяти понимал, что такое быть сыном священника: «Если садишься в автобус или троллейбус с отцом, то замечаешь и косые взгляды, и пьяные приставали к отцу. У священников в СССР была собственная субкультура - они обязательно ходили в плащах, носили шляпы и были в сапогах. Конечно же, волосы были длинные, и они прятали их под шляпой. Пьяные подходили, срывали шляпы, бывало, что и за бороду дёргали. А отец крепкий, он мог бы и сдачи дать, но священник не может ни на кого поднимать руку. Помню, в автобусе какой-то поддатый дяденька подошёл к отцу, и схватился за его шляпу: «Ну, что, поп, пойдём разбираться?». И что интересно - сидевшие в автобусе женщины заступились за отца и вытолкали пьяного из автобуса. Отец мне говорил: «Серёжа, мы верующие, а верующих советская власть не любит, но, это не значит, что ты не должен любить свою Родину - ты должен любить её и защищать, ты должен быть настоящим гражданином Советского Союза».

Первой учительницей героя программы «Большой повод» была женщина «ещё дореволюционной закалки, её звали Елена Михайловна, царствие ей небесное. Тогда со всех требовали справку о месте работы родителей, и я принёс справку, где было написано: «Отец - служитель культа». Елена Михайловна пригласила мою маму, и сказала: «Давайте постараемся как можно дольше об этом никому не говорить». И все три начальных класса о том, кто мои родители, знала только соседка, но она была очень хорошая девочка, и никому об этом не рассказывала. В детстве я часто болел, и был, как настоящий «ботаник» - ходил в очках и играл на скрипке. Когда пришло время вступать в октябрята, я заболел, а когда потом пришёл, на меня просто повесили значок. А в пионеры я вступал так - в музыкальной школе у нас был зачётный концерт, и я выступал в другой школе, в то время как мой класс принимали в пионеры. И то же самое - на следующий день я пришёл, а мой галстук уже лежит у меня на парте – повязывай, и будем считать, что ты пионер. А с комсомолом, конечно, было уже всё гораздо серьёзнее - я осознанно не стал вступать в комсомол, и начались очень большие скандалы в школе - вплоть до того, что вызывали родителей. С классной руководительницей мне не очень повезло – она задалась целью, чтобы её класс был самым лучшим, а я портил показатели. Когда мы выпускались в десятом классе она от бессилия просто снизила мне оценку по биологии. А вступление в комсомол я считал недопустимым, потому что в уставе комсомольской организации, по-моему, в первых строках написано: «Комсомолец – атеист» (в уставе ВЛКСМ сказано: «Член ВЛКСМ обязан… вести решительную борьбу с… религиозными предрассудками» - ред.). Я думал - какой я комсомолец, если я не атеист, а верующий человек? В дальнейшем я апеллировал к этому уставу, но моих учителей это никак не смущало - я должен был вступить в комсомол, и всё тут».

По словам митрополита Савватия, в старших классах он серьёзно увлёкся спортивной авиацией: «В десятом классе уже совершил первый самостоятельный вылет по линии ДОСААФ - к нам тогда пришли новые самолёты Як-52. Я перед собой поставил выбор – либо в гражданское авиационное училище, либо в духовную семинарию, но к окончанию школы я так и не пришёл к решению, и поэтому призвался в армию. Служил в течение двух лет в авиации, в метеослужбе, и в конце концов понял, что авиация, как увлечение, это хорошо, но как образ жизни мне всё-таки была ближе жизнь священника. Начальник метеослужбы в армии мне попался очень интеллигентный, и ему как-то попала в руки моя записная книжка. Он увидел там адреса епархиального управления, номера телефонов, и пригласил меня на беседу. Он стал спрашивать, почему я не комсомолец, верующий ли я? Я ему объяснил – да, я верующий. Он говорит – ты меня, Антонов, удивил конечно, но, давай всё это забудем, как будто бы ничего не было. На дембель я шёл с твёрдым решением, что к следующему году я поступлю в семинарию, буду учиться, и стану священником. Так и случилось – в 1989 году я стал священником. В семье мы тогда радовались либерализации церковно-государственных отношений в перестроечные годы, но при этом мы все очень сильно переживали за распад Советского Союза - мы в СССР выросли, получили хорошее образование – мы любили эту страну, несмотря ни на что! Мы прекрасно понимали, что кругом была ложь со стороны партийных функционеров, вместе с этим понимали, что (с развалом СССР) ломались судьбы, ведь в нём было и немало хорошего, но плохого было, конечно, гораздо больше. Если бы коммунистическая идеология исключила бы тему борьбы с религией, я думаю, она была бы более человечной. Но, коммунисты не могли не запретить религию, потому что они сами себя сделали религией, - иначе бы вся их система ценностей рухнула».

Герой программы «Большой повод» рассказал о том, как началось его служение: «Моё становление, как священника, произошло в Чебоксарах. Девяностые годы были голодными, а меня поставили восстанавливать мужской монастырь, который лежал буквально в руинах в центре города. Пришлось нелегко - все девяностые и нулевые годы мы занимались восстановлением монастыря – и теперь Свято-Троицкий мужской монастырь в Чебоксарах - это, пожалуй, одно из самых красивых мест города, он находится прямо на берегу Волги. В 2005 году я стал викарным архиереем, и был им до 2009 года. И в этом же году Вячеслав Владимирович Наговицын (тогда президент Бурятии – ред.), оказывается, обратился к святейшему патриарху с просьбой создать в Бурятии епархию. И, видимо, в Синоде стали думать о том, чтобы отделить Бурятское благочиние от Читинской епархии, и сделать собственную епархию - Улан-Удэнскую и бурятскую. Когда в августе 2009 года в Нижнем Новгороде я служил со святейшим патриархом, он во время паузы в службе подозвал меня и говорит – наверное, владыка, вы уже засиделись в викарных - вам пора, наверное, уже возглавлять собственную епархию. Для меня это было неожиданной новостью, а потом в сентябре перед заседанием Синода он пригласил меня в Москву, и там объявил, что будет создаваться Улан-Удэнская и Бурятская епархия, а я буду возглавлять эту епархию. Скрывать не буду, для меня Бурятия была полными потёмками, я совершенно о ней ничего не слышал, кроме того, что мой троюродный брат служил, по-моему, на Дивизионке в Улан-Удэ. Я расскажу, что я тогда чувствовал и представлял. Бурятия - это значит юрты, степи, стада, где живут почти что монголы. Но когда я стал смотреть в интернете, то понял, что никакая Бурятия не дикая страна, а дисциплинированная, хорошая и приветливая. 23-го сентября 2009 года я приехал в Улан-Удэ, и сначала сравнение Бурятии и Чувашии было в пользу Чебоксар. Чувашия по территории в двадцать раз меньше Бурятии, а население чуть побольше, и в советское время там было 34 храма. В советское время на всю Бурятию был единственный храм - в городе Улан-Удэ, за Удой. О какой религиозной жизни тут можно было говорить?».

Сейчас, по словам митрополита Савватия, в Бурятии православных приходов, как юридических лиц, 67, а храмов - более ста: «Но этого совершенно недостаточно, особенно это чувствуется в Улан-Удэ. На весь Левый берег у нас нет ни одного храма, нет храмов на Стеколке и Шишковке, в кварталах только два храма. Нужен храм и в сотых кварталах. Это повелось ещё с советских времён – считается, что в храм нужно добираться с большими трудностями, но это не так. Для прихожан, для верующих храмы должны быть в шаговой доступности. На Стеколке мы сейчас потихонечку начинаем строить молитвенный дом, и там много сложностей - и финансовые, и сложности, связанные с выделением земли. Несмотря на то, что нам вроде бы идут навстречу, различных проволочек очень много. Для того, чтобы решить один вопрос в том же комитете по управлению имуществом, нужно обежать его несколько раз. У нас прекрасный регион, и город прекрасный, но с такими проволочками я у себя на родине никогда не сталкивался - там всё решалось легко и просто. На строительство храма на Стеколке приехал человек с Читинской епархии - он хватается за голову, и говорит - куда я попал?».

Упомянул владыка и о трёх монастырях на территории республики: «Я хочу поблагодарить бывшего Читинского владыку Евстафия, который принял решение в 2000 году открыть Батуринский женский монастырь. Там идёт монастырская жизнь, наши сёстры-монахини заботятся о детях, и вообще закрывают многие социальные вопросы. То же самое с Троицким и Посольским монастырями. Мы даже по-своему гордимся тем, что единственный монастырь на Байкале - это Посольский монастырь, который сейчас взяло под свою опеку министерство иностранных дел России. Троицкий монастырь - это монастырь с богатой историей - у наших соседей таких славных монастырей нет – ни у читинцев, ни у иркутян».

Строительство кафедрального собора, по словам митрополита Савватия идёт не без трудностей: «В 2009 году, когда я принял решение о строительстве кафедрального собора, я провёл консультации в нашем правительстве и в Москве, и получил согласие. В обществе строительство собора вызвало большие споры – как же можно рушить парк Орешкова, а где будут гулять горожане? Мне это показалось удивительным, потому что парк Орешкова в том сегменте, на котором сегодня строится кафедральный собор, фактически не существовал - это был совершенно заброшенный парк с больными деревьями. Я думаю, что для властей города появилось решение большой проблемы, потому что мы строим кафедральный собор с таким расчётом, что он будет одним из самых красивейших мест города - я задался именно такой целью. Во-вторых, мы строим не только храм, но и всю инфраструктуру – это и новые деревья, и аллея, и скамейки для отдыха. Есть большая мечта устроить в районе храма wi-fi зоны и детские площадки, чтобы это было места культурного отдыха наших горожан. Мы эту территорию ни для кого не закрываем, каждый человек может зайти сюда. Первое, что мы сделали в Одигитриевском соборе после открытия епархии - закупили детскую площадку, и теперь летом там постоянно копаются дети. Мы поставили там бесплатную зону wi-fi – и надеемся, то же самое будет и с нашим Успенским кафедральным собором в парке Орешкова, а вот когда - это трудный вопрос. У нас нет централизованного финансового обеспечения, мы строимся по мере появления денег, стараемся выиграть какие-то гранты, ставим кружки для пожертвования. Нас в этом отношении поддержал Вадим Витальевич Бредний, который разрешил установку кружек для сбора средств буквально по всем своим магазинам, что нас хоть немножко, но поддерживает. Строительство ведётся, но я запланировал грандиозное красивое сооружение, которым можно было гордиться. Кафедральный собор будет вмещать порядка двух тысяч человек».